1
Предистория.
У меня всегда были и есть друзья-знакомые из богемы. Только не из той, которая сейчас, а из старой, которая работала дворниками, вахтерами, сторожами, истопниками. А в свободное от работы время, где-нибудь в дворницкой или на чердаке писала, пела, сочиняла. Пройдя несколько подворотен старого Питера, стукнув условным знаком в окошко, можно было попасть в совершенно другой мир. Мир с пахнущий красками, холстами, глиной, мир звуков рвущихся струн и сердец. Я не помню зачем я зашел к Шуре. Маленького роста, юркий, он занимался карате. Тогда это было равносильно уголовщине. У Шуры было любимое развлечение для тренировки тела и реакции- увертываться от шариков вылетающих из детского пистолета. Тогда еще моя цистерна не до конца опустела и голова была не в себе, а зашел то ли рупь занять, то ли просто. В общем, Шура меня поставил к стенке и начал гонять до седьмого пота шариками. А потом мы с ним пили чай с каким-то особенным медом и вопрос о магазине за ещём отпал. Голова вернулась. Мы посидели, потрепались о высшем разуме, о Чайке, о Стругацких. Пора было и сваливать. Нет пьянки и разговоров- нечего и сидеть мешать. Я подошел к низкому зарешетчатому окошку, посмотреть нет ли дождя и покурить в форточку. на подоконнике лежала тетрадь. Девяносто шесть листов в потрепанном дерматине. Я раскрыл, думая, что там хранятся какие-то новые распечатки Стругацких или лекции Варвары Михайловны Ивановой. Машинописных листов не было. На листах был вполне разбираемый почерк. Где абзац, где вся страница, где несколько листов. Я спросил у Шуры:-Пишешь? -Нет,-сказал он. Я въехал в дворницкую, тетрадка уже здесь лежала. Я и оставил, мало ли забыл кто. Почитай. Есть знакомые ощущения и послевкусия. Я взял тетрадку, показал прощальное V и пошел домой.
Тетрадь.
Вечером, перед сном, лежа с печеньем и конфетами, я открыл тетрадь. На первой странице был всего один абзац.
Он был так же одинок… Он был одинок внутри себя. Вокруг были любящие его и любимые им люди- жена, дети, друзья. Но одиночество внутри вдруг прорывалось пронзительно, как звук гитары Сантаны. Он улыбался, не показывая, что внутри. Да и, на самом деле, был счастлив…и все же, внутри… Еще мучительнее было то, что Он не мог рассказать об этом никому. Вешать непонятной тяжести груз на постороннего Он не мог. Рассказать близким, значило причинить им боль. Он так и жил с пронизывающей музыкой внутри и одновременным счастьем.
Дальше страница была пуста.
