Дерни за веревочку, дверь и откроется.
Потянуть за нить разговора и разматывается клубок. Разговор уже давно закончен, а клубок все вертится. Вот что развернулось.
Прадед был, как бы это сказать, обувщиком. Т.е. делал обувь. Сапожником, вроде. не назовешь, хотя в изготовлении каких-то вещей принимала участие вся семья. Но он был не простой сапожник. Знал несколько языков, ездил по заграницам, покупая особую кожу для обуви. Держал мастерскую и наемных рабочих. После революции всей мастерской был присоединен к обувной фабрике. А квартира поделена на две или три.
Кстати, о революции. Как истинный пионер я спрашивал о революции у бабушек. Что происходило, как? На что бабушки отвечали, что мало что помнят, т.к. папа им сказал не высовываться из окон пока слышны выстрелы и пьяные крики из трактира «Берлин» напротив дома. Так ничего героического я от них и не узнал. Наверное, поэтому не стал ярым приверженнцем советской власти. Т.е. не стал никаким. Власть существовала сама по себе, а я, насколько это было возможно, отдельно.
В детстве я играл деревянными колодками для обуви, они лежали у бабушки под кроватью. А на шкафу, рядом с кроватью жил бог. Так говорили бабушки- там лежали иконы. Я залезал на спинку кровати, пока никого не было и смотрел на иконы. Они были в пыли. Одна большая и несколько маленьких. В них было какое-то таинство, волшебство. Бабушки никогда не ходили в церковь, но и иконы не выбрасывали, они пережили блокаду, когда для обогрева использовалось все. Так же блокаду и пережили книжки. Вообще, к книжкам отношение было особое, даже к тем. которые не читались. Они стояли в заднем ряду, были с желтыми страницами и запахом пыли и еще чего-то старого. Но стояли. Книги выбрасывать нельзя, это был закон. Впоследствии я покупал много ненужной, сиюмитной литературы, но так и не смог выбросить ни одной книжки. Отдавал, дарил, но вынести на помойку рука не поднималась.
Бабушка Маша была красавица в молодости, что отмечали все ее сестры и подтверждали фотографии. А еще она была ударницей труда. Ее портрет печатали в фабричной газете. Несмотря на все свои достоинства, она так и осталась одна. Замуж не вышла. Мне было известно только про одну ее любовь. Как она сама рассказывала, влюбилась она в молодого человека, а потом увидела, что у него зубы плохие и разлюбила. Эта история въелась в мой детский мозг крепко. Я все время вспоминал ее, когда дело касалось зубов. А потом я вырос, заимел плохие зубы и обнаружил, что и с ними тоже любят. Может нравы поменялись, а, может, меня можно любить еще за что-то, кроме зубов.
Детство пахло тройным одеколоном, им протирали зеркала и смачивали ожоги. И зеленым сыром, он лежал в буфете на блюдечке, закрытый стеклянной стопкой. Но и сквозь нее в комнату проникал его аромат.
А еще в детстве все время звучало радио. Тихо, ненавязчиво, если его не слушали специально. Но выключать его было нельзя- вдруг что-то! Это тоже была блокадная привычка бабушек.
Имея в родителях папу военного, трудно было оставаться на одном месте. Хотя в этом плане мне повезло, нас не кидали по всей стране. Пошел я в школу и учился в Северодвинске. Каждые каникулы я приезжал в питер к бабушкам, теткам и т.д. и внутренностями ощущал, что все тут мое. Наверное поэтому я не бросаю бумажки на улице и хожу с собакой и пакетиком для ее кучек. Вы же не кидаете фантики под стол у себя дома. Хотя, возможно, вы не любите конфет.
